Корабль судьбы. Том 1 - Страница 106

106

Моолкин, появившийся неизвестно откуда, так же негромко поправил:

– Не только город. Море поглотило весь край.

Все смотрели вниз, на мертвые останки мира, жившего у каждого в недосягаемой глубине памяти. Моолкин двинулся с места и медленно поплыл вперед, трогая носом то одну, то другую руину.

– Мы плаваем, – сказал он, – там, где когда-то летали…

С этими словами он покинул дно и поднялся к сородичам. Теперь никто уже не спал; весь Клубок, пробудившись, наблюдал за медленными перемещениями вожака. Постепенно змеи собрались в живой движущийся шар, и центром этого шара был Моолкин.

Он начал танцевать, помогая словам движением тела.

– Мы стремимся вернуться домой, туда, где когда-то жили, охотились и летали. И, боюсь, сегодня мы достигли цели, которой так жаждали. Раньше, когда на глаза нам попадалась рухнувшая статуя или арка, мне всякий раз думалось, что это обрушились одно-два прибрежных здания, и не только. Но Ируран стоял в глубине материка, далеко от морских берегов! И тем не менее – вот они под нами, его затопленные руины. – Извивы сверкающего тела Моолкина словно хоронили все их надежды. – Теперь ясно, что маленьким землетрясением дело не ограничилось. Море и земля изменились до неузнаваемости. Мы разыскиваем реку, которая должна отвести нас домой, но теперь мне начинает казаться, что без провожатого, наблюдающего из поднебесья, нам никогда ее не найти. Где же он, наш провожатый? Мы уже побывали на севере и на юге, но так и не обнаружили узнаваемого пути. Все слишком переменилось. Сколько бы мы ни складывали вместе разрозненные клочки наших воспоминаний, их все равно недостаточно. Мы заблудились. Наша последняя надежда – на Ту, Кто Помнит. Но даже и она может не справиться!

Зеленый красавец Теллар отважился возразить вожаку.

– Мы долго искали наделенную памятью, но так и не нашли, – прозвучал его голос. – Наши силы не беспредельны. Скажи, Моолкин, долго ли нам еще странствовать? Ты собрал кругом себя громадный Клубок, но, сколько бы нас ни было, это крохи по сравнению с тем, каковы мы были прежде. Неужели все погибли – все Клубки, что должны были бы заполонить собой Доброловище? Неужто мы – последние остатки некогда великого племени? И неужто нам тоже предстоит умереть, так и не добравшись до цели? Может ли случиться так, что на свете больше нет ни желанной реки, ни дома, куда мы могли бы вернуться?

Он говорил нараспев, и поистине то была скорбная песня отчаяния.

Моолкин не унизился до успокоительной лжи.

– Вполне возможно, – сказал он, – что мы обречены на смерть и вместе с нами прекратится наш род. И все-таки мы не должны уйти без борьбы. Мы должны предпринять еще одну попытку разыскать Ту, Кто Помнит, и пусть каждый сделает для этого все, на что только способен! Мы найдем провожатого. Или умрем, отыскивая его!

– Значит, мы умрем, – раздался голос, холодный и мертвый, точно потрескивание толстого льда. Это белый змей протиснулся вперед всех, чтобы самым оскорбительным образом свернуться перед носом Моолкина. У Шривер от ужаса вся грива поднялась дыбом. Она поняла: белый змей хотел заставить Моолкина убить себя. Он ждал смерти. Все глаза были устремлены на него, все ждали, что на него вот-вот падет справедливый гнев вожака.

Однако Моолкин сдержался. Лишь свился сложным узлом, давая понять, что полностью осознал нанесенное оскорбление – и запрещает кому бы то ни было вмешиваться. Вслух он ничего не произнес, но его грива встала и напряглась, насыщая воду бледным облачком ядов. Эти яды и неторопливое движение Моолкина обволакивали белого, словно сеть, и вскоре тот повис в воде настолько неподвижно, насколько это вообще возможно для живой змеи.

Моолкин так и не задал ему вопроса, но тем не менее белый стал отвечать. Его голос прозвучал горько и зло.

– Я видел Ту, Кто Помнит, и разговаривал с нею. Я был тогда диким и бессмысленным. Как любой из разучившихся говорить, что следуют ныне за нами. Она поймала меня, и крепко держала, и заставила впитывать свои воспоминания, пока я в них не захлебнулся! – И белый описал в воде быстрый круг, потом еще и еще, словно желая напасть на себя самого. Он крутился все быстрее. – Ее воспоминания были ядовиты! Ядовиты! Такой отравы ни одна грива еще не выплескивала. Теперь, когда я вспоминаю, какими мы были когда-то и сравниваю с тем, какими мы стали… Мне просто жить неохота! Я с радостью отказался бы от той гнусной жизни, которую мы вынуждены влачить!

Моолкин и не думал прекращать свой неторопливый, завораживающий танец. Его движения ткали незримую преграду между мечущимся белым и остальными, что висели кругом, внимательно слушая.

– Слишком поздно! – кричал белый. – Слишком много лет и зим сменили друг друга! Наше время преображения приходило и уходило много десятков раз! А у нее в памяти так и остался мир, которого давным-давно нет! Даже если мы и отыщем реку, ведущую к полям закукливания, там все равно нет никого, кто помог бы нам выстроить коконы. Все давным-давно умерли! – Он говорил все быстрей, давясь и захлебываясь словами. – Нас не ждут наши родители, готовые излить свою память в наши скорлупы. Преображенные, мы выйдем из коконов такими же глупыми, как сейчас. Да, она дала мне свою память, но говорю вам: этой памяти недостаточно! Я даже и здесь очень немногое узнаю, да и то, что мне удается узнать, расположено не так, как следовало бы. Если уж помирать, так давайте сперва разучимся говорить и утратим остатки разума. Ее память не стоит той боли, которую я из-за нее испытал.

И встопорщенная грива белого змея внезапно исторгла густое облако ядов. Он сам первый всунул в это облако голову.

106